Полный текст книги,

без иллюстраций

СОДЕРЖАНИЕ

Глава 1. Информационное телодвижение

1.1. Что такое кинесика

1.2. Редуктор и перципиент

1.3. Картотека межнациональных жестов

1.4. Информационность

1.5. Интенсивность

1.6. Многозначность

Глава 2. Методологические трудности

2.1. Локальные системы

2.2. Внутренняя лексическая антонимия

2.3. “Грамматика” жеста

Глава 3. Демонстративное бездействие

3.1. Значение “не”

3.2. Отказ от тоста

3.3. Возможность понуждения

Глава 4. Из глубины веков

4.1. До появления кинесики

4.2. Сталин против жестов

4.3. Реконструкция праязыка

4.4. Двуногость

Глава 5. Социальная кинесика

5.1. Иерархия

5.2. Заколдованный круг

5.3. В знак протеста

5.4. Мораторий — жест мира

Глава 6. Магические лучи

6.1. Множественность сигнала

6.2. Загадочные импульсы

6.3. Из чего состоит поцелуй?

6.4. Магнетизм прикосновения

6.5. Бесконтактный магнетизм

Глава 7. Взгляды и улыбки

7.1. Главные жесты лица

7.2. Кинемы глаз

7.3. Кинема рта

7.4. Комплекс знаков

Глава 8. Зоокинесика

8.1. Хвост и другие конечности

8.2. Межвидовые поклонные жесты

8.3. Человеко-обезьяний словарь

8.4. Общественное насекомое

8.5. Другие представители фауны

8.6. Домашние животные

8.7. Диалог с обезьяной

Глава 9. Театр марионеток

9.1. Инструмент лжи

9.2. Идентичность перевода

9.3. Человечество — жест Бога

Глава 10. Кинесический троп

10.1. Кинема в слове

10.2. Кинема на сцене

10.3. Улыбка Юрия Куклачева

10.4. Жест боярыни Морозовой

Приложения

П.1. Десять словарных статей Словаря межнациональных жестов

Воздевать руки

Кивать

Крутить головой

Направлять взгляд

Обнимать

Сжимать руку

Показывать кукиш

Преклонять колени

Хлопать в ладоши

Целовать

П.2. Способы жестового выражения (пособие для артистов)

П.З. Язык кинем (стихотворение)

П.4. Самонадеянность слова (эксцентрическая пантомима)

В НАЧАЛЕ БЫЛ ЖЕСТ

Вопреки крылатой фразе, что в начале было слово, этот текст начинается не со слова, а с жеста: я изображаю жест Поднимать руку, которым прошу тебя, читатель, выслушать меня. Крылатая фраза в начале было слово — из “Евангелия от Иоанна”. В древнегреческом оригинале “Евангелия” тут употреблено logoz (логос) — понятие более широкое, чем просто слово. Об этом говорит и великий немецкий поэт Гете устами Фауста:

“В начале было слово”. С первых строк

Загадка. Так ли понял я намек?

Ведь я так высоко не ставлю слова,

Чтоб думать, что оно всему основа.

“В начале мысль была”. Вот перевод.

Он ближе этот стих передает.

Подумаю, однако, чтобы сразу

Не погубить работы первой фразой.

Могла ли мысль в сознанье жизнь вдохнуть?

“Была в начале сила”. Вот в чем суть.

Но после небольшого колебанья

Я отклоняю это толкованье.

Я был опять, как вижу, с толку сбит:

“В начале было дело” — стих гласит.

(Гете, “Фауст”, пер. с нем. Б. Пастернака).

Вообще же Иоанн начал свое “Евангелие” обстоятельством времени В начале — так же, как за тысячелетие до него Моисей начал свое “Пятикнижие”:

В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог:

— Да будет свет!

И стал свет.

Вот когда, оказывается, появилось собственно слово: уже после сотворения неба и земли, когда Бог сказал “Да будет свет!” Значит, раньше было дело (сотворение неба и земли) и лишь после него — слово.

А всякое дело, действие при определенных условиях (дальше мы рассмотрим эти условия — см. 1.4) превращается в жест. Так что, если поставить вопрос, что же было раньше: слово (как единица звукового языка) или жест (как единица зрительного языка), — то получается, что в начале был именно жест.

Глава 1. ИНФОРМАЦИОННОЕ ТЕЛОДВИЖЕНИЕ

1-1. Что такое кинесика

Если выключить у телевизора звук, а изображение оставить, то начинает разбирать смех — до того забавной кажется жестикуляция говорящего человека в телевизионном экране. Просто люди так привыкли к жестам, что обычно и не замечают их, и лишь когда жесты искусственно — выключением звука у телевизора — отделились от речи, их вдруг заметили и они этой своей неожиданностью рассмешили.

Это ощущение странности жестов, когда начинаешь присматриваться к ним, хорошо описал известный советский писатель:

...При первом знакомстве всякий обряд, всякое условное действие производят странное впечатление. Стоит поглядеть вокруг наивно-трезвыми, приметливыми и непонимающими глазами... и все окружающее превращается в одну сплошную нелепость самого смехотворного свойства. Встретились два человека, вложили кисти правых своих рук одна в другую, сжали их и опять отняли руки. Или: бросились, обняли друг друга руками, прижались ртами, сжали губы, потом с чмоканьем их разомкнули. Смотрят на театральное представление, слушают оратора — и вдруг начинают ладонями бить одною об другую, и чем громче бьют, тем довольнее”. (В. Вересаев, “К художественному оформлению быта. Об образах старых и новых”. — “Красная новь”, 1926, № 1).

Как и слова, жесты применялись людьми с давних пор. Их использовали живописцы и скульпторы, режиссеры и хореографы; они отражены в фольклоре и литературе. Однако если словесный язык изучается учеными уже не одну тысячу лет, то жестовый практически почти выпал из внимания ученых.

Но вот в наши дни, из-за информационного взрыва и вследствие этого — возросшего интереса к проблемам информации, оживилось внимание и к семиологическим, знаковым системам, близким к языку слов, которые изучает паралингвистика (греч. para — около). Причем внимание к паралингвистике, и конкретно — к параязыку, отнюдь не умалило значения языка слов: ведь через него проходит подавляющая часть информации; вид языка, именуемый письменностью, — главное информационное хранилище цивилизации, язык ее мозга. Собственно, и эта книга, которую ты, читатель, держишь сейчас в руках, написана в основном словами, а изображения жестов носят в ней лишь иллюстративный характер. Несомненно, что в настоящее время язык слов — первая семиологическая система. А вот вторая семиологическая система (уже из области параязыка) — это язык жестов.

Наука о жестах получила название кинесики, а один жест в системе кинесики — кинемы (греч. kihema — движение). Чтобы лучше понять предмет кинесики, уточним понятие “жест”, а для этого сначала откроем словарь Даля: “жестъ” — это “телодвижение человека, немой языкъ, вольный или невольный; обнаружение знаками, движениями чувствъ, мыслей”. Говоря современнжм языком, жест — это информационное телодвижение. С точки зрения информатики, это такое телодвижение, которым индуктор (лат. inductor — побудитель) сообщает что-то перципиенту (лат. perceptio — восприятие).

1-2. Редуктор и перципиент

Роли редуктора и перципиента не всегда одинаково распределены между участниками кинесического “разговора”.

— Спустись к нам вниз, — сказали они, — мы тебе ничего дурного не сделаем.

Но она только головой покачала. (Я. и В. Гримм, “Шесть лебедей”, пер. с нем. Г. Петникова).

Тут у кинемы Кивать — 'отрицание' один редуктор — “она”, а перципиентов несколько — “они”.

Другой вариант:

Утешительный. <...> Покачаем его на руках так, как у нас кача ли в полку! Ну, приступай, бери его! (Все приступают к нему, схватывают его за руки и ноги, качают, припевая на известный припев известную песенку:

— Мы тебя любим сердечно.

Будь ты начальник наш вечно!

Наши зажег ты сердца,

Мы в тебе видим отца!)

(Н. Гоголь, “Игроки”).

Тут — наоборот: редукторов кинемы Качать — 'чествование' несколько — качающие, а перципиент один — тот, кого качают.

И еще вариант:

Приветлива с невесткой, с ее людьми мила,

Красавица Кримхильда к исландке подошла.

И, сдвинув осторожно венки с чела рукой,

Расцеловались девушки с учтивостью большой.

(“Песнь о нибелунгах”, пер. со средневерхненем. Ю. Корнеева).

Из контекста следует, что Кримхильда подошла к исландке, но о том, чтобы кто-нибудь из них первым проявил инициативу в кинеме Целовать — 'приветствие', ничего не говорится, зато говорится о том, что сдвинув осторожно венки с чела рукой, расцеловались девушки, т. е. они приступили к кинеме Целовать практически одновременно. А значит: обе в равной мере оказались как редукторами, так и перципиентами (или — каждая оказалась полуредуктором-полуперципиентом).

Жест, как и слово, может быть передан редуктором перципиенту через посредника:

— Передай, что я кланяюсь ему!

— Передай, что я целую его!

Обычно такой “жест” передается лишь на словах. Но иногда говорят и более определенно:

— Поклонись ему за меня!

— Поцелуй его за меня!

Тут имеется в виду, что жест должен быть передан не на словах, а действием. Вот пример такой передачи жеста:

— Умерла княгиня, умерла в прошлом году, — ответил он и задергал ртом, — в Париже умерла от воспаления легких. Так и не повидала родного гнезда, но все время его вспоминала. Очень вспоминала. И строго наказывала, чтобы я тебя поцеловал, если увижу. Она твердо верила, что мы увидимся. Все Богу молилась. Видишь, Бог и привел.

Князь приподнялся, обнял Иону и поцеловал его в мокрую щеку.

(М. Булгаков, “Ханский огонь”).

Редуктор давно умерла, тем не менее перципиент принял как бы от нее, а фактически через посредника кинему Целовать — 'прощание'.

1-3. Картотека межнациональных жестов

Первый этап всякой новой сферы познания — сбор материала и его систематизация, поэтому актуальнейшей задачей кинесики стала сейчас “инвентаризация” кинем в словари. Над картотекой жестов я работаю с 1966 года, в последние годы активное участие в этой работе стала принимать и моя жена Валентина Арзунян. В поиске жестов участвовали также Татьяна Михайловская, Леон Арзунян, Давид Кац, Борис Шинко, Эльвира Роза, Александр Штрайхер. Собрано более 20 000 карточек с цитатами из литератур: русской, народов СССР и зарубежной; а также — с указанием фрагментов из классики мирового изобразительного искусства.

Если у естествоиспытателя научный факт — это эксперимент, то у филолога это, как правило, языковая цитата. Поэтому такая цитата-эксперимент должна быть строго документирована.

На каждой цитате обязательно указывается автор, название и переводчик. Указывается и страница в книге, из которой выпечатана цитата. При необходимости проверки цитаты нужно во вспомогательной картотеке произведений-источников найти карточку данного произведения, в которой записано, какое использовалось издание и из какой библиотеки, общественной или личной. Проверка цитат из периодики обеспечивается проще: по вырезкам, подшитым в скоросшиватель.

Когда я только еще начинал работу над картотекой, то следовал общепринятому мнению, что жесты так же национальны, как и слова, и поэтому собирал лишь русские кинемы: “Совпадения значений некоторых жестов в отдаленных друг от друга племенах, — пишут Т. Николаева и Б. Успенский, — по-видимому, могут расматриваться как столь же случайные, что и совпадения в звучании отдельных слов в неродственных языках...”* На “совпадения кинесического выражения при несовместимости кинесических содержаний у разных народов” обращает внимание и 0. Ахманова**.

И вот, следуя этому представлению, я как филолог-русист мечтал впервые создать словарь русских жестов.

Но при чтении иноязычных авторов я стал обращать внимание на то, что большинство описанных ими жестов практически не отличаются от русских. Тогда я принялся собирать и иноязычные жесты.

По мере накопления в картотеке материала доля “чисто русских” кинем неуклонно уменьшалась, и к настоящему времени их осталось не более двух процентов (уменьшалась, главным образом, за счет того, что к “чисто русскому” значению кинемы прибавлялись такие же ее значения в переводах). Таким образом, картотека оказалась эффективным инструментом для научного эксперимента: тысячи систематизированных в ней примеров наглядно доказывают, что мнение об обязательной национальной принадлежности жестов ошибочно — подавляющее большинство их межнациональны.

Однако не надо упускать из внимания и тот факт, что межнациональные жесты не тождественны стопроцентно у разных народов, а могут в деталях отличаться, оставаясь в то же время общепонятными. Например, чтобы остановить машину, русский поднимает кисть, а американец зачастую — лишь большой палец*; русский считает, загибая пальцы, начиная с мизинца, а венгр — разгибая, с большого пальца**. Тем не менее все они прекрасно понимают данные жесты друг друга.

Проведя аналогию со словесным языком, можно считать, что доля национальных жестовых различий примерно такова, как и диалектных различий внутри одного языка. Поэтому сформулируем так: существует лишь единый, межнациональный жестовый язык, внутри которого имеются национальные жестовые диалекты.

*Моррис Д., Коллет П., Марш П., 0'Шаугнесси М. Жесты. — Нью-Йорк: 1979, с. 186.

**Пап Ф. Этикет и язык. — Русский язык в национальной школе, 1964, № 1, с. 74.

Впрочем, недаром говорится, что новое — это хорошо забытое старое: “Люди огня не поняли, разумеется, слов Уна, но его жесты, одинаковые у всех первобытных людей, ясно означали, что Уламр требует возврата пленницы”. (Ж. Рони-старший, “Пещерный лев”, пер. с фр. Р. Молчанова).

Это мнение писателя. Но вот и мнение ученых: “Я старался показать довольно подробно, что главные выражения, встречаемые у человека, тождественны на всем земном шаре”. (Ч. Дарвин*). Обратите внимание, что Дарвин не абсолютизирует идею: не все выражения, а главные! Ручной язык позволяет “развивать представления как средства общения и с чужим, и с своим племенем..." (Н. Марр**).

Как же получилось, что до сих пор сохраняется этот предрассудок об обязательной национальной принадлежности жестов?

Первые описания жестов делали путешественники и этнографы. Общаясь с местным населением, они автоматически, не замечая этого, в качестве редуктора передавали и в качестве перципиента принимали множество обычных, межнациональных тестовых знаков типа Кивать, Пожимать руку. И лишь необычный жест (из тех всего лишь двух процентов) удивлял, обращал на себя их внимание, и они описывали его в своих путевых заметках.

Наконец, жестами занялись языковеды — и стала развиваться кинесика. Но жестовых словарей не было, и языковеды, естественно, опирались в своих теоретических построениях, в основном, на те жесты, которые описаны путешественниками и этнографами. В работах по кинесике до сих пор оперируют несколькими десятками жестов. Вот, например, упоминавшаяся уже мной солидная монография на 300 страниц под названием “Жесты”***: в ней рассмотрено всего 20 кинем — в 25 раз меньше, чем в моей картотеке! Оперируя таким мизерным запасом кинем, да еще и, в основном, “этнографического” характера, трудно, конечно, заметить межнациональную жестовую общность.

Разумеется, слова и жесты — это две параллельные семиологические системы, и поэтому аналогия кинесических и лингвистических явлений вполне правомочна. Но не надо забывать и то, что природа слов и жестов не во всем идентична (прежде всего по органам, производящим знак), а значит, такая аналогия может иногда и подвести. Так и получилось с понятием “национального” по отношению к жестам.

Однако вывод о том, что жесты межнациональны, сделанный на базе моей картотеки, требует некоторой оговорки. Ведь в картотеку входят, в основном, описания жестов в литературе. А письменное наследие человечества создано преимущественно народами Азии и Европы, невелика в количественном отношении роль в нем народов Африки. Практически мало что осталось от письменности доколумбовой Америки, до недавнего времени (по историческим масштабам) не владели письменностью аборигены Австралии, многие народности Океании, Крайнего Севера и даже отдельные народности материков, богатых древними культурами. Таким образом, межнациональность кинем из литературного наследия говорит прежде всего о жестовой общности Еврафазии (по Марру — Афревразии ).

А между тем кинесические языки неписьменных народностей особенно красноречивы: “Подвижные лица островитян вообще очень ясно выражают тонкую игру чувств, и несовершенство их изустного языка с лихвой покрывается нервным красноречием их гримас и жестов”. (Г. Мелвилл, “Тайпи”, пер. с англ. И. Бернитейн).

Причем и у неписьменных народностей кинесический язык носил межнациональный характер: “Ручной язык с мимикой пользуется распространением по всей Южной Америке, — писал Н. Марр. — Индейцы различных племен не понимают друг друга, когда они говорят звуковой речью, и им необходим язык жестов для бесед. Наконец, в Северной Америке язык жестов был в повсеместном употреблении. Один исследователь Америки пишет: “Можно бы написать большую грамматику языка жестов... О богатстве этого языка можно судить по такому факту, что два индейца различных племен, из которых ни один не понимает звуковой речи другого, могут провести полдня в беседе и болтовне, рассказывая друг другу всякого рода истории движением пальцев, головы и ног”.

1-4. Информационность

Так как большинство жестов — не искусственно придуманные знаки, а обычные телесные движения, выполненные с информационной целью, то и неинформационная их сторона может быть существенной. Иначе говоря, жестовое движение преследует одновременно две цели: информационную и чисто практическую, к которой приводит данное движение. Для оценки доли этих двух целей в каждом жесте — выделим условно пять основных вариантов.

Обозначим информационную цель как Ци , а практическую — как Цп. Тогда

Ци + Цп = 100%.

1-й вариант:

Ци = 0; Цп = 100%.

2-й вариант:

0 < Ци < 50%; 50% < Цп < 100%.

3-й вариант:

Ци @ 50%; Цп @ 50%.

4-й вариант:

100% .> Ци > 50%; 50%^ Цп > 0.

5-й вариант:

Ци = 100%; Цп = 0.

1-й вариант — неинформационное действие, 2-й — слабоинформационный жест, 3-й — полудействие-полужест, 4-й — сильноинформационный жест, 5-й — чистый жест.

Рассмотрим это конкретно на примере многозначной кинемы Вставать.

1-й вариант, неинформационное действие:

Он встал, чтобы снять книгу с верхней полки.

Ци = 0; Цп = 100%.

2-й вариант, слабоинформационный жест:

Когда Патрик Бьюкенен, директор отдела связи Белого дома, ворвался в овальный кабинет с криком «Сэр, “Шатти” взорвался!», ошеломленный президент встал с кресла: «Какая трагедия! Это тот “Шатти”, на котором была учительница? »“ (В. Симонов, “Завещание “Чэлленджера”. — “Литературная газета”, 1986, № 7).

Из данного контекста напрашивается такое объяснение действий президента: получив неожиданное сообщение о катастрофе, он импульсивно встал, чтобы предпринять что-нибудь, но, осознав сообщение, остался на некоторое время стоять в знак траура. Т. е. в основном движение было сделано для достижения практического результата и лишь частично — информационного:

0 < Ци < 50%; 50% < Цп < 100%.

3-й вариант, полудействие-полужест:

^.”арр Н. Указ. соч., с. 202-203.

Авраам пригласил гостей поесть, но сам он, в знак уважения, не сел с ними, а стоял рядом, пододвигая им еду и питье. (3. Косидовский, “Библейские сказания”, пер. с пол. Э. Гессен, Ю. Мирской).

Проверим пересказ Косидовского по первоисточнику:

И побежал Авраам к стаду, и взял теленка нежного и хорошего, и дал отроку, и тот поспешил приготовить его. И взял масла, и молока, и теленка приготовленного, и поставил перед ними, а сам стоял подле них под деревом (“Бытие”, гл. 18, № 7-8).

И дальше — слова Господа, которым оказался один из гостей, угощаемых Авраамом:

— Ибо я избрал его для того, чтобы он заповедал сынам своим и дому своему после себя ходить путем господним, творя правду и суд... (Там же, № 19).

Действительно, Авраам понял, что этот его гость — Господь, и поэтому можно согласиться с трактовкой Косидовского, что Авраам не сел с ними, а стоял именно в знак уважения, хотя в самой Библии такой трактовки нет. И все-таки возникает вопрос: только ли в знак уважения он стоял? Косидовский пишет, что Авраам стоял рядом, пододвигая им еду и питье — это версия Косидовского, в Библии такой информации нет. Что ж, версия убедительная: как гостеприимный хозяин Авраам, вполне вероятно, действительно пододвигал гостям еду и питье. А это удобней было делать стоя! Значит, он стоял как в знак уважения, так и для удобства ухаживания за гостями. Какая цель тут важнее: уважение или ухаживание? Трудно сказать, контекст не подсказывает ответа на такой вопрос. Поэтому для данного жеста можно предположить:

Ци @ 50%; Цп @ 50%.

4-й вариант, сильноинформационный жест:

Непутевый. Господа, позвольте с вами компанию иметь. Миловидов (приподымаясь). Что! Непутевый. Позвольте компанию иметь. Миловидов. Пошел вон! Куда ты лезешь! (А. Островский, “На бойком месте”).

Тут, конечно, явно жест угрозы; и одновременно чувствуется, что если бы Непутевый стал настаивать, то Миловидов прибег бы к рукоприкладству, а это значит, что, хоть он встал и с информационной целью, но в какой-то степени также — и с практической:

100% > Ци > 50% > Цп > 0.

5-й вариант, чистый жест.

Отныне, как сообщило агентство Франс Пресс, правительство решило объявить все четыре гимна государственными, и местные газеты призывают австралийцев быть внимательными и не забывать вставать при исполнении каждого. (“Будьте внимательны, австралийцы”. — “За рубежом”, 1976, № 6).

В данном контексте речь идет о вставании с информационной целью и ни на какие другие цели нет и намека:

Ци = 100%; Цп = 0.

Даже в состоянии одиночества человек употребляет жесты: это то же, что в словесном языке называется внутренней речью. Даже в трудовой деятельности, откровенно преследуя цель достижения какого-либо физического результата, человек вклиняет тем не менее в трудовые движения и частично информационные. Но ведь б'ольшая часть бодрствования человека отнюдь не проходит в одиночестве и отнюдь не направлена на достижение физического результата, так что значительной части телесных движений обязательно сопутствует в той или иной мере информационная цель.

Таким образом, общее правило можно сформулировать так: в принципе любое движение человеческого тела представляет собой жест. А вариант, когда Ци = 0 можно рассматривать лишь как исключение.

В связи с этим в жестовый словарь вошли не только явные, традиционные кинемы Бить челом, Бросать перчатку, но и такие, казалось бы, нежестовые телодвижения, как Бежать навстречу, Бросать в кого-либо и т. п. Конечно, когда это делают только с целью достижения физического результата — бегут навстречу, чтобы, например, вовремя остановить, бросают в кого-либо, чтобы ранить, — то такие, неинформативные телодвижения не относятся к кинемам. Но когда бегут навстречу, чтобы выразить нетерпение, бросают в кого-либо, чтобы выразить пренебрежение, то такие телодвижения — кинемы.

Ряд двигательных сигналов связаны с особыми физическими состояниями человека — Задыхаться, Кашлять. Тут подход аналогичный: когда задыхаются или кашляют от нездоровья, то это не кинемы, но когда задыхаются, чтобы выразить злобу, кашляют, чтобы привлечь внимание, то это кинемы. А вот, казалось бы, тоже физиологические состояния — бледнеть, краснеть; но они не бывают кинемами, потому что редуктор не может бледнеть или краснеть сознательно, как он может сознательно Задыхаться или Кашлять.

Непростую задачу представляют собой сигналы типа Смеяться, Стонать. На первый взгляд, это просто звуковые параязыковые сигналы, но, может быть, это все-таки кинемы? Работа над систематизацией кинем привела к выводу, что большинство даже очевидных жестов перципиент воспринимает не одним органом чувств, а несколькими. Поднимать руку, Показывать язык — это чисто зрительные кинемы, а вот Бить челом, Хлопать в ладоши можно уже не только видеть, но и слышать, а Пожимать руку, Целовать — еще и осязать. Причем если взять только зрительно-слуховые сигналы, то соотношение в них роли зрения и слуха сильно колеблется: от главенствования зрения (Падать ниц) — до главенствования слуха (Хлопать в ладоши). Поэтому неважно, что Смеяться, Стонать — прежде всего звуковые сигналы; кроме характерного звука, каждому из них сопутствует и достаточно характерная мимика. И когда звук не слышен — например, через стекло, — сигнал все равно понятен, а это верный признак кинемы.

Кстати, ведь и словесный язык сопровождается зрительной информацией — определенными мимическими движениями, связанными с движениями артикуляционного аппарата, которые легко читают глухонемые. А язык слов, начисто лишенный такой мимики, свойствен лишь чревовещателям. Впрочем, известно, что и обычные, неглухонемые люди лучше слышат говорящего, когда видят его.

А теперь вернемся к первым словам "Пятикнижия" Моисея: В начале сотворил Бог небо и землю. Является ли это действие Бога жестом? Иначе говоря, добивался тут Бог лишь конкретного результата или преследовал и информационную цель?

На мой взгляд, информационная цель тут несомненна. Ведь не было более красноречивого деяния в Вечности, чем создание неба и земли. Эта жестовая информация предназначалась тогда Богом Самому Себе (как внутренняя речь), а также бесчисленному сонму окружавших Его ангелов. Но эта жестовая информация была загодя заготовлена Богом и для будущего человечества, т. е. Бог-редуктор произвел жест для будущего человечества-перципиента.

По моей систематизации, данный жест Бога не относится к 1-му варианту (Ци = 0), но не относится и к 5-му (Цп= 0); он относится к одному из трех вариантов – от 2-го до 4-го: 0 < Ци < 50%; Ци = 50%; 100% > Ци > 50%.

Итак, первой кинемой была — Сотворить небо и землю. А перефразируя слова, — В начале был Жест.

1-5. Интенсивность

Сама интенсивность жеста играет информационную роль: “Один и тот же жест приобретает совершенно иное значение, иной смысл при изменении его силы, веса, скорости и амплитуды” (А. Румнев, “О пантомиме”).

Вот пример усиленного жеста:

Он задержал ее руку в своей, словно ожидая ответа. Она не смела ни поднять глаз, ни ответить. Он сжал ее руку сильнее. (Б. Бьернсон, “Свадебный марш”, пер. с норв. И. Эльконин).

Тем, что редуктор задержал ее руку в своей, он выразил свое чувство; а тем, что потом он еще сжал ее руку сильнее, он подчеркнул силу этого чувства.

А вот противоположный вариант — пример ослабленного жеста:

Когда я писала о том, как гладила Макса, я невольно поглядела на свою руку и вспомнила, как, в одно из наших первых прощаний, Макс — мне: “М. И., почему вы даете руку так, точно подкидываете мертвого младенца?” Я, с негодованием: “То есть?” Он, спокойно: “Да, да, именно мертвого младенца — без всякого пожатия, как посторонний предмет. Руку нужно давать открыто, прижимать вплоть, всей ладонью к ладони, в этом и весь смысл рукопожатия, потому что ладонь — жизнь. А не подсовывать как-то боком, как какую-то гадость, не нужную ни вам, ни другому. В вашем рукопожатии отсутствие доверия, просто обидеться можно. Ну, дайте мне руку как следует! Руку дайте, а не...” Я, подавая: “Так?” Он, сияя: “Так!” Максу я обязана крепостью и открытостью моего рукопожатия и с ними пришедшему доверию к людям”. (М. Цветаева, “Ж'ивое о живом”).

Тут перципиент догадывался, что ослабленность жеста не несет никакой отрицательной информации, а происходит лишь от жестовой робости редуктора — и недоразумение было исчерпано простым объяснением между ними.

Значение жеста может акцентироваться не усилением его, а ускорением.

Тадеуш, сидевший на передней скамеечке, обернулся; взял письмо с печатью министра иностранных дел и положил его в карман своего сюртука так поспешно, что Клемантина и Адам воздержались от вопросов. Людям светским нельзя отказать в понимании бессловесного языка. (0. де Бальзак, “Мнимая любовница”, пер. с фр. И. Татариновой).

Часто значение жеста усиливается его повторением. Бывают двукратные жесты:

— Дуня, прощай же! — крикнул Раскольников уже в сени, — дай же руку-то! — Да ведь я же подавала, забыл? — отвечала Дуня, ласково и неловко оборачиваясь к нему.

— Ну что ж, еще дай!

И он крепко стиснул ее пальчики. Дунечка улыбнулась ему, закраснелась, поскорее вырвала свою руку и ушла за матерью, тоже почему-то вся счастливая. (Ф. Достоевский, “Преступление и наказание”).

Трехкратные:

Г-н Журден (сделав два поклона, оказывается на слишком близком расстоянии от Доримены). Чуть-чуть назад, сударыня. Доримена. Что? Г-н Журден. Если можно, на один шаг. Доримена. Что такое? Г-н Журден. Отступите немного, а то я не могу сделать третий поклон”. (Мольер, “Мещанин во дворянстве”, пер. с фр. П. Любимова).

Семикратные:

А сам пошел пред ними и поклоняется до земли семь раз, подходя к брату своему. (“Бытие”, гл. 33, № 3).

Пятнадцатикратные:

Бог Грозы и Тасмису до Эа дошли, и пятнадцать они совершили поклонов. (“Песнь об Улликумме”, пер. с хет. Вяч. Иванова).

И т. д.

Иногда усиление кинесического значения достигается просто подбором кинем того же значения с возрастанием интенсивности:

Егорушка. Ой! Что ты, Аринушка, матушка! (Пляшет.) Арина. Чему ж ты рад-то, глупый! Егорушка. Еще б не радоваться, этакое веселье! Ай, ай, ай!.. (Прыгает.) (А. Островский, “Бедность — не порок”).

Значение 'радость' выражено тут двумя кинемами: сначала — Плясать, затем более интенсивная — Прыгать.

А вот эстафету все большей интенсивности передают одна за другой три кинемы:

От слов они перешли к делу: пожали друг дружке руку, потом обнялись, затем поцеловались, а град все не переставал. (Бокаччо, “Деканерон”, пер. с ит. Н. Любимова).

У этих трех разных кинем одно значение — 'любовь': сначала выполнена была сравнительно “невинная” кинема Пожимать руку, затем более “откровенная” — Обнимать и, наконец, явно “интимная” — Целовать.

1.5. Многозначность

Как и слова, жесты бывают однозначными и многозначными. Однозначны, например, Бросать перчатку — 'вызов', Прикладывать палец к губам — 'тишина'. Многозначны: Кланяться — 'благодарность', 'знакомство', 'молитва', 'мольба', 'поклонение', 'послушание', 'приветствие', 'прощание', 'раскаяние'; Носить на руках —'вечная память', 'забота', 'любовь', 'поклонение', 'чествование'.

Практики жеста — актеры, художники, писатели — широко используют его многозначность для эмоционального воздействия на публику. Зачастую лексика жеста представляет собой в их изображении такую смесь кинем и их значений, которую трудно расчленить на составляющие:

Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости. “А мне-то, — сказал он — ты думаешь, легче?” (Л. Толстой, “Война и мир”).

Проанализируем этот эпизод с позиций кинесики.

Прежде всего тут не одна кинема, а целая жестовая фраза, состоящая из трех кинем: Качать головой, Вздыхать и Направлять взгляд. Автор называет четыре возможных значения данной жестовой фразы: печаль, преданность, усталость, надежда на отдых. Посмотрим, какие значения этих кинем зафиксированы в картотеке жестов: Качать головой — 'огорчение', 'удивление', Вздыхать — 'любовь', 'облегчение', 'печаль', 'усталость'; Направлять взгляд — 'указывание'. Таким образом, жестовую фразу можно перевести на словесный язык примерно так:

— Видит Бог, как я огорчена и устала.

Такой реплики у автора нет, но словесный ответ князя Василия на жестовую фразу героини А мне-то, — сказал он, — ты думаешь, легче? свидетельствует о том, что великий писатель-реалист точно изобразил привычно наблюдаемые им в жизни жесты.

Глава 2. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ТРУДНОСТИ

2.1. Локальные системы

В Картотеку межнациональных жестов собирались лишь общепонятные кинемы. Чтобы лучше представить себе, что не вошло в картотеку, рассмотрим основные разновидности кинем, которые не относятся к общепонятным.

Нечленораздельность. Если человек никогда раньше не обращал внимания ни жестикуляцию и вдруг обратил внимание, то его могут сбить с толку удручающе однообразные жесты, которыми индуктор зачастую сопровождает свою речь:

Хохол слушал и качал головою в такт ее словам, <...> А он переменил позу, снова взял в руки перо и заговорил, отмечая взмахами руки ритм своей речи... (М. Горький, “Мать”).

В наши дни, когда жестовое сопровождение словесного языка существует преимущественно как незамечаемый, неосознанный атавизм, б'ольшая часть этого сопровождения не несет никакой лексической нагрузки и лишь отбивает такт речи индуктора, чеканит ее ритм, помогая гипнотизировать восприятие перципиента.

Данный атавизм — это, по-видимому, остаток древнего жестового яыжка, выродившегося в нечленораздельную жестикуляцию, подобную нечленораздельной речи. Попытки вычленить какие-либо определенные значения в такой нечленораздельной жестикуляции обречены, как правило, на неудачу.

Жесты глухонемых. Разработчики национальных жестовых языков глухонемых используют, в основном, искусственно придуманные кинемы, но частично также — и естественные кинемы, поэтому глухонемые чутко “слышат” (т. е. понимают) и естественный жестовый язык. Делаются попытки создания и межнационального жестового языка глухонемих — кинесического эсперанто глухонемых; однако думается, что победит другая тенденция.

В связи с нынешним всеобщим интересом к естественным жестам и активизацией кинесики, в ближайаие века предстоит, по-видимому, подлинное возрождение естественного жестового языка, который автоматически и станет кинесическим эсперанто, причем не только для глухонемых, но и для обычных людей. Для глухонемых же это возрождение будет иметь особо важное значение, тем более что они смогут преуспевать в кинесическом эсперанто, как в беге преуспевает тот, у кого длиннее ноги, а в музыке — у кого тоньше слух.

Собственно, глухонемые и сейчас гораздо лучше нас, обычных людей, владеют естественными жестами. По сути они сейчас двуязычны: в обшении друг с другом пользуются искусственным национальным жестовым языком, в общении же с нами изощряют свое восприятие до того, что приучаются понимать наши невыразительные, атавистичные жесты — как же хорошо они станут понимать нас, если мы возродим в полную силу естественный жестовый язык!

Обычные люди и не подозревают, как остро воспринимают глухонемые жесты в искусстве: они замечают немало ошибок в интерпретации кинем (по сравнению с естественным жестовым языком) даже известными мастерами сцены. Что же касается кино, то тут положение еще хуже: ведь фильмы озвучиваются не во время съемок, и глухонемые ясно видят кинесическую отсебяткну актера, противоречащую пристегнутому уже потом словесному сопровождению фильма; особенно же выдает актера артикуляция рта: мы слышим возвышенные слова, а глухонемые “слышат” в этот момент действительные слова, сказанные при съемке, зачастую пошлые. Больше всего позволяли себе подобные выходки актеры немого кино, когда слова и не должны были появиться в звуке, а появлялись лишь в титрах.

Несомненно, что с возрождением естественного жестового языка жизнь глухонемых облегчится и их социальный статус станет полноценней. Ведь от нынешнего увлечения человечества инструментом слова больше всего теряли именно глухонемые. А ожидаемое в будущем уменьшение роли слова сведет к минимуму их физический недостаток.

Тайные знаки. Кинесический язык очень удобен, когда редуктор хочет, чтобы, кроме перципиента, его никто не “услышал”:

Агафья Тихоновна. Я никак не смею думать, чтобы я могла составить счастие... а впрочем, я согласна. Кочкарев. Натурально, натурально, так бы давно. Давайте ваши руки! Подколесин. Сейчас! (Хочет сказать что-то ему на ухо; Кочкарев показывает ему кулак и хмурит брови — он дает руку.) Кочкарев (соединяя руки). Ну, вот Бог вас благословит. Согласен и одобряю ваш союз. (Н. Гоголь, “Женитьба”).

Редуктор незаметно для Агафьи Тихоновны изображает для перципиента две кинемы: Показывать кулак — 'угроза' и Хмуриться — 'недовольство'. И перципиент уступает: дает свою руку для обручения с Агафьей Тихоновной.

А вот тайный жестовый диалог с целой пантомимой:

Я смотрю на своих спящих попутчиков. Нет времени будить их, сказать о возможности побега, подробно обсудить, стоит бежать или нет. Через секунду Бухмаер может вернуться, прыгай! Это твое право. Но одного, хотя бы одного я все-таки хочу спросить, не попытается ли и он. Например, вот этого, сидящего рядом со мной. Он уже не молод, часовщик по профессии, мало рассказывал о себе в течение дня, но по этому немногому можно разгадать остальное, я чувствую: он близок мне. Слегка толкаю его. Он просыпается не сразу, сперва только меняет положение, потом открывает глаза, смотрит на меня в замешательстве. Я прикладываю палец к губам — тсс! — другой рукой показываю на пустующее место Бухмаера, на дверь, на ручку, изображаю жестом полет. Он не сразу соображает, что к чему, сначала принимает все за шутку, потом догадывается, что мне не до шуток, на миг все в нем напрягается, кажется, вот-вот вскочит... Но тут же он откидывается назад, слабо качает головой. Он не готов. Ладно, товарищ, ты сам должен знать, что тебе делать, так же как я знаю, что делать мне.

Я дотрагиваюсь до его плеча, в ответ он чуть поднимает руку с зажатым в кулаке большим пальцем, салют, желаю, мол, удачи. (Н. Кайт, “В свободу надо прыгнуть”, пер. с нем. Е. Кацевой).

Тут несколько этапов жестового диалога: 1. редуктор — “я”, перципиент — часовщик; кинема Толкать — 'внимание!'; 2. редуктор — часовщик; Смотреть — 'замешательство'; 3. редуктор — “я”; тут целая пантомима: кинема Прикладывать палец к губам — 'тишина' и четыре кинемы Направлять руку — 'указывание'; 4. редуктор — часовщик; Крутить головой — 'отрицание'; 5. редуктор — “я”; Касаться — 'проща ние'; 6. редуктор — часовщик; Поднимать кулак — 'солидарность'.

В экстренном случае тайный кинесический разговор может проходить даже на виду у того, от кого он тайный, при помощи замаскированной кинемы:

Пьер вдруг замолчал. Я вижу, как он медленно проводит пальцем по губам, как бы размышляя о чем-то. Но жест его слишком медлителен, слишком нарочит, чтобы ничего не выражать. Значит, надо молчать. (М. Дрюон, “Поезд идет в Марсель”, пер. с фр. Н. Световидовой).

Редуктор проводит пальцем по губам, и необычная интенсивность этого движения — жест его слишком медлителен, слишком нарочит, чтобы ничего не выражать — обращает на себя внимание перципиента. И перципиент догадывается, что редуктор имеет в виду кинему Прикладывать палец к губам — 'молчание'.

Бывают и жестовые знаки, специально придуманные для тайных сношений. Вот, например, знак, понятный лишь нескольким посвященным:

И того не знали люди, что в саквояжике, который всегда носил с собой Доктор Перальта и который, по видимости, был набит документами государственной важности, хранилась дюжина купленных в парижском магазине “Гермес” плоских, чуть вогнутых карманных фляжек английского образца, обтянутых к тому же свиной кожей, дабы они не звякали при тряске. Таким образом, в президентском ли кабинете, в кулуарах ли Зала Совета, в опочивальне ли — конечно, это не было тайной для Мажордомши Эльмиры, — в поезде ли, на отдыхе во время путешествий верхом, стоило Главе Нации дотронуться указательным пальцем до своего левого уха, как тут же одна из фляжек выскакивала из сугубо делового саквояжика его секретаря. (А. Карпентьер, “Превратности метода”, пер. с исп. М. Былинкиной).

В этом случае роли распределены всегда одинаково: редуктор — Глава Нации, перципиент — его секретарь.

А вот целый пароль тайного общества:

Затем были учреждены настоящие собрания и введены условные знаки для узнавания друг друга при встрече. Положено было взяться правою рукою за шею и топнуть ногой; потом, пожав товарищу руку, подавить ему ладонь средним пальцем и взаимно произнести друг другу на ухо слово “чока”. (Н. Эйдельман, “Дети 1812-го”. — “Знание — сила”, 1975, № 12).

2.2. Внутренняя лексическая антонимия

Жестовому языку, в отличие от словесного, свойственна — назовем это так: внутренняя лексическая антонимия... Заключается она в том, что существует множество многозначных кинем, в каждой из которых уживаются противоположные, антонимические значения.

Как перципиент понимает в таком случае жест редуктора? Так же, как он понимает многозначное слово: из контекста.

Прежде всего это ряд кинем, объединяющих в себе два лексических антонима — 'приветствие' и 'прощание': Вставать, Кивать, Кланяться, Обнимать, Отдавать честь, Пожимать руку, Снимать шляпу, Целовать, Шаркать. Есть немало и других антонимических пар внутри одной и той же кинемы.

Поднимать руку — 'благословение':

Ацро-Шану благословил их поднятием руки. (А. Беляев, “Послед ний человек из Атлантиды”);

Этот алмаз я поместил по самой середине вещи, а над этим алмазом я расположил сидящим Бога-отца, в красивом повороте, что давало прекраснейшее сочетание и нисколько не мешало камню; подняв правую руку, он давал благословение. (“Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим”, пер. с ит. М. Лозинского).

Та же кинема — 'проклятие':

Елена встала и протянула руку. “Будь прокляты немцы. Будь они прокляты. Но если только Бог не накажет их, значит, у него нет справедливости. (М. Булгаков, “Белая гвардия”);

Сен-Валье (поднимая руку). Проклятье вам двоим! (Королю.) Нет в этом торжества — спускать своих собак на раненого льва! (К Трибуле.) Но кто бы ни был ты, лакей с гадючьим жалом, высмеиватель злой моих отцовских жалоб, — будь проклят! (В. Гюго, “Король забавляет ся”, пер. с фр. П. Антокольского).

Ударять себя по голове — 'ум':

Кружицкий (ударяя себя карандашом по лбу). Да, так, правда. Умно, умно. У вас есть тут, молодой человек”. (А. Островский, “На всякого мудреца довольно простоты”);

Я чувствую: вот тут есть кое-что, — сказал я, постучав себя пальцем по лбу, — и если бы вы согласились ссудить мне сто пятьдесят тысяч, необходимые для покупки конторы, я в десять лет расплатился бы с вами. (0. де Бальзак, “Гобсек”, пер. с фр. Н. Немчиновой).

Та же кинема — 'безумие':

“Черт возьми! — продолжал он почти вслух, — говорит со смыслом, а как будто... Ведь и я дурак! Да разве помешанные не говорят со смыслом? А Зосимов-то, показалось мне, этого-то и побаивается! — Он стукнул пальцем по лбу. — Ну что, если... ну как его одного теперь пускать? Пожалуй, утопится... Эх, маху я дал! Нельзя!” И он побежал назад, вдогонку за Раскольниковым, но уж след простыл. (Ф. Достоевский, “Преступление и наказание”).

Лорд Кавершем. Что это с ними, а? Тут что-нибудь? (Постукивает себя пальцем по лбу.) Идиотизм? (0. Уайльд, “Идеальный муж”, пер. с англ. О. Холмской).

Плакать — 'горе':

Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, приговаривая: “Светлое и трижды светлое солнце! Всем ты тепло и прекрасно; зачем, владыка, простерло ты горячие свои лучи на воинов моего лады? В поле безводном жаждою им луки скрутило, горем им колчаны заткнуло?” (“Слово о полку Игореве”, пер. с древнерус. Д. Лихачева);

— Почему ты плачешь? — спросил прохожий мальчишку.

— Мама дала мне лев, а я его потерял.

— Вот тебе лев, только не плачь.

Мальчишка взял лев и заплакал еще горше.

— Ну, что ты опять заревел?

— Как что? Если бы я не потерял мамин лев, то у меня сейчас было бы два лева! (“Габровские анекдоты”, пер. с болг. Ю. Жанова). _

Та же кинема — 'радость':

Аня. Пройдемте здесь. Ты, мама, помнишь, какая это комната? Любовь Андреевна (радостно, сквозь слезы). Детская! (А. Чехов, “Вишневый сад”).

Предводитель хора. Ликует сердце, слезы так и катятся”. (Эсхил, “Агамемнон”, пер. с древнегреч. С. Апта).

Есть значения, которые, казалось бы, не имеют в пределах одной кинемы антонимической пары. Но при расширении сферы наблюдения нередко оказывается, что в каком-то земном регионе такая антонимия есть.

Известна кинема Садиться — 'вызов', одним из вариантов которой является сидячая забастовка. Но вот антонимическое значение той же кинемы — 'поклонение':

Народы Индии и Океании выражают почтение по отношению к старшему тем, что садятся...*

Такая же пара антонимических значений в кинеме Плевать. Общеизвестное ее значение — 'вызов', малоизвестное — 'поклонение':

Во многих районах тропической Африки маски, предназначенные для участия в обрядах инициаций, получают плевок из разжеванных орехов кола: его делают лица, ответственные за проведение обряда. <...> Вообще говоря, считается, что плевок на священный, вотивный предмет создает между человеком и его невидимым партнером таинственную связь... (Б. Оля, “Боги тропической Африки”, пер. с фр. с. Брейдбард).

Обычно Пачкать означает 'пренебрежение', а тут наоборот — 'чествование':

Чтобы привлечь к себе внимание, они кидают друг в друга грязью. <...> Он (король — Э. А.) навсегда поселяется в пещере, называемой Алькасар, куда могут входить только четверо жрецов и двое рабов, которые ему прислуживают и натирают нечистотами. (X. Борхес, “Сообщение Броуди”, пер. с исп. М. Былинкиной).

Кинема Дергать за уши — 'наказание' трансформируется в данном варианте в 'чествование':

“И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война — мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?” Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашову и с легкой улыбкой, так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое-нибудь не только важное, но и приятное для Балашова дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами. Avоir l'orelle tiree par l'Empereur* считалось величайшей честью и милостью при французском дворе, (Л. Толстой, “Война и мир”).

*Ахманова 0. Указ. соч., с. 63. Быть выдранным за ухо императором - фр.

Этим свойством жестов, в отличие от слов, иметь в пределах одной кинемы два антонимических значения и объясняются столь удивляющие весь мир болгарские “да” и “нет”:

...В Болгарии, скажем, западным бизнесменам нужно постоянно помнить, что кивок головой означает отрицание, а покачивание головой — согласие, иначе на отказывающийся, как они думают, жест им будут еще подливать знаменитой своей крепостью сливовой ракии. (“Чтобы не попасть впросак”. — “Санди тайме мэгэзин”, Лондон; “За рубежом”, 1984, № 6).

Жестовый знак, как правило, объективнее словесного. Одной кинемой часто выражаются как “положительные”, так и “отрицательные” значения. Тут можно провести аналогию с положительными и отрицательными числами: разные числа +1 и -1 имеют одну и ту же абсолютную величину 1, хотя +1> -1 на 2; +2 и -2 имеют одну и ту же абсолютную величину 2, хотя +2 > -2 на 4 и т. д. Таким образом, кинема, сама по себе, без лексического значения, есть как бы абсолютный знак. И лишь конкретизированное значение кинемы, понимаемое из контекста, ставит ее в оценочной шкале нашего восприятия по ту или иную сторону от нуля, наделяя определениями “положительное” или “отрицательное”.

2-3. “Грамматика” жеста

Создание жестового словаря поставило ряд задач и лексикографического, методологического характера.

В процессе работы с кинемами стало ясно, что целесообразней отказаться от традиционного пути собственной, субъективной формулировки телодвижения, составляющего кинему. Это тем более можно было сделать, так как при данной структуре словаря кинема и так всесторонне описана в цитатах из различных литератур мира.

Однако такое многообразие создало и большую трудность: мешало расставить кинемы в словаре в самом удобном и универсальном — алфавитном порядке. А в альтернативе, что располагать по алфавиту — название кинемы или ее значение, — предпочтение отдано названию. О целесообразности подобного подхода пишет и О. Ахманова: “...Принятые в кинесике разные способы описания (в этом отношении кинесика следует традициям, установившимся в языкознании) идут в двух основных направлениях: от выражения к содержанию или от содержания к выражению. Например, можно начать с таких кинесических выражений, как быстрое движение вперед и назад правым указательным пальцем, движение правой руки вперед с поднятой кверху ладонью, похлопыванье указательным пальцем правой руки по правой ноздре, спиральное движение указательного пальца в районе правого полушария мозга, изгибание бровей или одной брови, кусание пальцев и т. д. Но можно также начать с перечисления тех содержаний, которые различными народами и в разных культурах выражаются этими способами, соответственно: обвинение, резкое неодобрение или угроза; порицание, недоверие; сильное сомнение в умственных способностях говорящего или, более того, просто указание на то, что передающий сообщение считает воспринимающего сообщение психически расстроенным или неполноценным... Думается, что в кинесике наиболее целесообразным является тот способ описания, который отправляется от выражения, потому что кинесические, в особенности паракинесические содержания, нередко являются настолько сложными и тонкими, что попытки формулировать их содержание в качестве первой стадии, с последующим разъяснением принятого для них выражения, представляют весьма существенные трудности”.*

Так как точность словесной формулировки кинем относительна, является в какой-то степени уже предметом стилистики, а также подчиняется потребностям систематизации, то “крещение”, называние кинем представляет собой непростую проблему. Но значения тоже указываются в словаре, а для этого их надо точно сформулировать. Например, автор одной цитаты считает, что кинема выражает злобу, автор второй — что точно такая же кинема выражает гнев, автор третьей — что она выражает ненависть. В подобных случаях представляется целесообразным выбирать наиболее обобщенное понятие, в приведенном примере — 'злоба^. И тут возникает неожиданный парадокс.

Дело в том, что, как известно, из-за многозначности слов лексический объем словесного языка — больше его номинального объема. Кинемы тоже бывают многозначными, как и слова, но в то же время, в отличие от слов, большинство их значений может быть выражено — каждое — множеством кинем. Из-за этого лексический объем кинесического языка оказывается не большим его номинального объема, как это можно было ожидать по аналогии со словесным языком, а меньшим. Например, 'благодарность' можно выразить кинемами Кивать, Кланяться, Обнимать, Падать ниц, Прикладывать руку к груди, Целовать и др. Таким образом для кинесики характерна не столько многозначность самих кинем, сколько многозначность их значений.

*Ахманова О. Указ. соч.. с. 50.

20 000 кинем картотеки оказались богатым материалом не только для лексикографической, но и для более углубленной, “грамматической” систематизации. С этой целью составлены списки кинем по признакам.

Наиболее плодотворный способ систематизации — разделение по органам.

Основной тип — это собственно жесты, движения различных частей тела, т. е. двигательные. І вид двигательных — ручные. “Мы ограничиваемся сейчас в основном наблюдениями над ручными жестами, хотя понимаем, что в акте коммуникации важны также движения головы, туловища, мимика лица, и все это нужно рассматривать в комплексе”, — пишут Л. Капанадзе и Е. Красильникова*. Ручные жесты включают несколько подвидов, первый из них — пальцевые (Ломать пальцы, Манить пальцем). “Люди, разговаривающие с азартом, только в крайних случаях двигают ногами, руками же всегда, — писал известный русский физиолог И. Сеченов, — явно, что рука скорее подвертывается для выражения мысли, чем нога. В руке, как в целом члене, кисть опять-таки имеет преимущество подвижности и частоты употребления перед прочими частями. В большинстве движений всею рукою пальцы движутся десять раз, а рука согнется в локте или повернется около продольной оси один раз. Стало быть, пояснить мысль, подобную разбираемой, движением пальца, и именно сгибанием как актом наиболее частым, в высокой степени естественно”**. Следующие подвиды: кистевые (Крутить рукой у головы. Ломать руки), в кистевые входит группа рукопожатных (Взявшись кистью за кисть, поднимать их над головой; Пожимать руку); локтевые (Направлять куда-либо локоть, Толкать локтем) и плечевые (Направлять куда-либо плечо, Пожимать плечами). II вид — ножные, с подвидами: ходовые (Метаться, Ходить по комнате) и беговые (Перебирать ногами, Подбегать к кому-либо). III вид — головные (Кивать, Направлять голову). 1У вид — туловищные (Дергаться, Поворачиваться спиной), включающие подвиды: поклонные (Наклоняться к кому-либо, Падать ниц) и сидельные (Подвигаться на сидении, Садиться на трон).

Другой тип — мимические жесты. В житейском смысле “жест” и “мимика” — понятия разные, однако в восприятии специалиста “...малейшее движение лица, бровей, глаз — что называется мимикой — есть в сущности жест”.

С мимическими жестами не надо путать головные, которые входят в тип двигательных. Голова выступает тут как один из органов тела: информационную роль играет лишь движение головы в целом (мимический жест может сопутствовать движению головы и может не сопутствовать). В мимике же участвует лицо, какими-то своими частыми в отдельности и в совокупности.

Мимические жесты делятся на следующие виды. І — лицевые (Корчить рожу, Морщиться). II — глазовые (Возводить очи к небу, Мерять взглядом). III — бровные (Поднимать бровь, Хмуриться). ІV — носовые (Тянуть носом, Сопеть). V — губные (Кусать губы, Оттопыривать губу), включающие подвиды: поцелуйные (Посылать воздушный поцелуй, Целовать руку) и плевательные (Плевать на кого-либо, Плевать на руки). VІ — зубные (Скрежетать зубами, Стискивать зубы). VІІ — языковые (Показывать язык, Щелкать языком).

^Капанадзе Л., Красильникова Е. Роль жеста в разговорной ре чи. - В кн.: Русская разговорная речь. - Саратов: 1970, с. 236. ^Сеченов И. Рефлексы головного мозга. - В кн.: Избранные про изведения. - М.: 1958, с. 136.

Трудную проблемы представляют собой так называемые ситуационные жесты, которые составляют третий тип, включая такие группы: І — бездейственные (Не замечать, Не подавать руки). II — уродующие (Брить, Выхолащивать).

^Федор Иванович Шаляпин, т. 1. - М.: 1960, с. 262. ^^Капанадзе Л., Красильникова Е. Жест в разговорной речи. - В кн.: Русская разговорная речь. - М.: 1973, с. 468.

Кроме систематизации по органу, жесты разделяются также по разновидности сигнала. Имитационные (Бить воображаемыми палочками, Браться за пульс) — в систематизации Л. Капанадзе и Е. Красильниковой эти жесты названы “изобразительными”: “При изображении часто выбирается наиболее выразительный элемент действия, который делается представителем всего действия. Например, в печатание на машинке входит целая серия действий, но изображается обычно лишь выстукивание пальцами”.** В нашей же систематизации изобразительные жесты, в отличие от имитационных, не имитируют действие, а изображают предмет (Складывать пальцы решеткой, Складывать руки рупором). Условные (Мигать, Показывать большой палец). Л. Капанадзе и Е. Красильникова называют их “жестами-символами”: “Для последних характерна наиболее условная связь между означаемым и означающим. Это связано с тем, что в отличие от изобразительного жеста, который несет в себе конкретное сообщение о конкретных внешних признаках предметов, жест-символ обычно имеет абстрактное содержание”.* По количеству участников: одиночные (Склонять голову, Топать ногами), парные (Обнимать, Пожимать руку) и коллективные (Качать кого-либо, Поднимать бокалы). По восприятию: зрительные (Засучивать рукава, Кланяться). Слуховые — известный советский лингвист Е. Поливанов называет их звуковыми: “Выражение “звуковой жест” требует пояснения. Под ним отнюдь не надо понимать жеста, сопровождаемого звуком, каким, например, является хлопанье дверью, топанье ногами о пол, скрежет зубами и пр., и пр. Слово “жест” употреблено в этом выражении условно — имеются в виду не жесты, а элементы устной речи (слова или части слов), роль которых в языке походит на роль жеста”.** На данном этапе развития кинесики представляется целесообразным другой подход. Дело в том, что многие жесты, наряду со зрительным сигналом, имеют также, хоть и в меньшей степени, звуковой сигнал: Биться головой о что-либо, Бросать шапку на пол. Тем не менее их принято все же считать кинемами. Но есть и такие паралингвистические элементы, в которых доля звукового сигнала б'ольшая, чем зрительного: Свистеть, Хрюкать (как сигнал человека, а не животного). И однако они тоже сопровождаются определенными жестами: при свисте вытягивают губы трубочкой, при хрюканьи характерно морщат нос, — а значит, в особых условиях, допустим, через стекло их можно не слыжать, но видеть как чистые кинемы. На этом основании, а также для паралингвис-тической широты словаря и такие, в какой-то мере неполноценные кинемы вошли в него. (Так что, хотя процент таких кинем и невелик, но благодаря им словарь выходит за рамки собственно кинесического, вторгаясь в сферу более всеохватывающего, не существующего пока — паралингвистического словаря). И, наконец, осязательные (Класть руку на кого-либо, Пинать). По сложности (Бить челом — возможно лишь через промежуточный жест Падать ниц; Посылать воздушный поцелуй — возможно лишь через промежуточный жест Целовать): “...в военном церемониале — порядок салютования: сначала стойка “смирно”, а затем отдача чести рукой. Обратный порядок в случае его гипотетического осуществления означал бы не почтение, а пренебрежение”*. И простые. По комплексности: комплексные кинемы, выполняемые комплексом движений частей тела и лица (Ерзать, Заглядывать в лицо), и конкретные. По месту, где сделан жест: местовые (Выходить вперед, Подниматься на возвышение) и неместовые. По наличию предмета: предметовые (Бросать в воздух шапки, Звенеть кошельком) и беспредметовые. По действенности: действенные и бездейственные (Не замечать, Не подавать руки).

*Капанадзе Л., Красильникова Е. Жест в разговорной речи. - В кн.: Русская разговорная речь. - М.: 1973, с. 468.

**Поливанов Е. Статьи по общему языкознанию. - М.: 1968, 0.295.

Теперь можно всесторонне охарактеризовать каждую кинему, как это делается при морфологической характеристике слова: Пожимать руку — рукопожатный (или зрительный, или слуховой), условный, парный, осязательный, простой, некомплексный, неместовый, беспредметовый, действенный; Щелкать пальцами — пальцевый, условный, одиночный, слуховой (или зрительный), простой, некомплексный, неместовый, беспредметовый, действенный и т. п.

*Волоцкая 3., Николаева Т., Сегал Д., Цивьян Т. тестовая коммуникация и ее место среди других систем человеческого общения. - В кн.: Симпозиум по структурному изучению знаковых систем. - М.: 1962 с. 73.

Глава 3. ДЕМОНСТРАТИВНОЕ БЕЗДЕЙСТВИЕ

3.1. Значение “не"

Отказ от кинемы имеет примерно такое же значение, что и частица “не” перед словом. Один из древнейших таких отказов связан, видимо, с кинемой Пожимать руку:

Не внимай пустому слуху, не давай руки твоей нечестивому, чтоб быть свидетелм неправды. (“Исход”, гл. 23, № 1).

Естественно, что редуктор пытается иногда сорвать отказ перципиента и добиться от него все-таки участия в кинеме:

Саннес (тронутый). Будьте счастливы, фрекен. (Хочет уйти.) Вальборг. Саннес, вашу руку! Саннес (останавливается). Нет, фрекен. Вальборг. Вы невежливы, я этого не заслужила! (Саннес порывается уйти; строго.) Саннес! Саннес (останавливается). Вы можете запачкаться о мою руку, фрекен! (Гордо выпрямляется.) Вальборг (овладев собой). Хорошо, пусть так, мы оскорбили друг друга. Но почему мы не можем друг друга простить? (Б. Бьернсон, “Банкротство”, пер. с норв. Ю. Яхниной).

А вот древний отказ от другой кинемы — Кланяться:

Мардохей приобрел такое влияние при дворе, что не склонял головы даже перед первым министром Аманом, а это был всемогущий вельможа, которого все боялись и при виде которого падали на колени. Один только Мардохей не падал перед ним на колени и не кланялся. Обуреваемый бешенством, Аман тем не менее чувствовал себя бессильным, ибо враг его пользовался личным покровительством царя. (3. Косидовский, “Библейские сказания”, пер. с пол. 3. Гессен, Ю. Мирской).

Этот жестовый конфликт между двумя советниками персидского царя — евреем Мардохеем и персом Аманом — чуть не привел к геноциду против всех евреев империи. И, когда удалось избежать геноцида, в память о таком радостном событии был учрежден праздник пасхи.

Приводим пример и более позднего отказа от кинемы Кланяться:

Достоевский уже не бывал у нас с тех пор, как Белинский напечатал в “Современнике” критику на его “Двойника” и “Прохарчина”. Достоевский оскорбился этим разбором. Он даже перестал кланяться и гордо и насмешливо смотрел на Некрасова и Панаева; они удивлялись таким выходкам Достоевского. (А. Панаева, “Воспоминания”).

Отказ от кинемы может стать даже орудием международной политики — в данном примере речь идет о кинеме Улыбаться:

Когда какое-нибудь высокопоставленное лицо наносит визит в Белый дом, администрация обязательно извещает фоторепортеров, чтобы запечатлеть, как президент лучезарно улыбается своему гостю. <...> На днях газетчики огорошили нас фотографией президента, не улыбающегося израильскому министру иностранных дел Ицхаку Шамиру. <...> Перед приездом Шамира президент провел совещание с советниками, ломая голову, как бы дать ему понять, что он недоволен Израилем. И решил... не дарить гостю своей улыбки на “подарке судьбы”. <...> Деятели из Белого дома допускали, что Шамир может не заметить “послания” президента. Поэтому многочисленные “компетентные, но анонимные источники” объяснили репортерам, что имел в виду Рейган, “аннулировав” улыбку. Таким образом, Шамир должен был понять, что означало ее отсутствие, хотя бы из газет”. (Р. Бейкер, “Фотодипломатия”. — “Нью-Йорк таймс”; “За рубежом”, 1982, № 35).

Бывало, что отказ от кинемы мог привести и к роковым последствиям. Так Каллисфен, племянник Аристотеля, был казнен за гордый отказ падать ниц перед Александром Македонским (см.: “Наука и религия”, 1975, № 9).

Иногда отказ от кинемы может выражаться не отсутствием кинесического знака, а его демонстративным прерыванием:

И она начала гладить его руку:

— Ах ты, мои дорогой.

Он отдернул руку.

— Да, я понимаю, ты сердит на меня. Только зачем ты тогда просил меня приехать? (К. Гамсун, “Странник играет под сурдинку”, пер. с норв. С. Фридлянд).

Бывают случаи отказа от кинемы и с вполне добрыми намерениями:

Или, для развлеченья,

Оставя книг ученье,

В досужный мне часок

У добренькой старушки

Душистый пью чаек;

Не подхожу я к ручке,

Не шаркаю пред ней;

Она не приседает,

Но тотчас и вестей

Мне пропасть наболтает.

(А. Пушкин, “Городок”).

Отказ от кинем Целовать руку — 'приветствие', Шаркать — 'приветствие' (редуктор — автор, перципиент — “добренькая старушка”) и Кланяться — 'приветствие' (редуктор — “добренькая старушка”, перципиент — автор) подчеркивает простоту, благородство их отношений.

А тут с добрыми намерениями отказался от кинемы царь:

Вошли Бровкин, Свешников и пятеро новгородских купчиков — эти мяли шапки, испуганно мигали. Петр не позволил целовать руку, сам весело брал за плечи, целовал в лоб, Бровкина — в губы. (А. Н. Толстой, “Петр І“).

Отказавшись от кинемы Целовать руку — 'поклонение' в качестве перципиента, царь предпочел взять на себя роль редуктора в кинемах Класть руку на кого-либо — 'дружба', Целовать — 'чествование'. Тем самым царь проявил высокое уважение к своим посетителям.

Когда же опасаются отказа от кинемы, а отказа не происходит, это дает редуктору уверенность в согласии перципиента с кинемой:

— Соооня! одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из-за фантазии! — говорил Николай, взяв ее за руку.

Соня не вырывала у него руки и перестала плакать. (Л. Толстой, “Война и мир”).

Отсутствие отказа перципиента от кинемы Брать за руку — 'любовь' дало редуктору уверенность в том, что не будет отказа и от более сильной кинемы Целовать — 'любовь':

Он притянул ее к себе и поцеловал. (Там же).

Впрочем, иногда отказ от кинемы может носить до смешного утилитарный характер:

На представлении “Меропы” одна из зрительниц не пролила ни слезинки. В ответ на недоумение своих знакомых она сказала: “Я с охотой поплакала бы, но мне предстоит сегодня званый ужин”. (Шамфор, “Мысли и максимы” пер. с фр. Ю. Корнеева, Э. Липецкой).

3-2. Отказ от тоста

Нетерпимость пьющих

Я — человек непьющий и в то же время общительный. И вот сочетание этих двух качеств является источником постоянных трудностей для меня: отказ от тоста грозит как минимум недовольством пьющих, как максимум — всерьез испорченными отношениями.

Почему же пьющие так нетерпимы к нам, непьющим? Я долго не мог найти ответа на этот вопрос, и вдруг он пришел с совершенно неожиданной стороны.

В Картотеке межнациональных жестов — десятки описаний кинемы Поднимать бокал, а также близких к ней: Смешивать кровь, Поить и Трапезничать. Как всякий семиотический знак каждая из этих кинем несет вполне определенную информацию. Какую же?

Смешивать кровь.

Сначала существовала кинема Смешивать кровь:

Тацит сообщает, что у некоторых варварских королей был такой обычай: два короля, чтобы скрепить заключенный между ними договор, плотно прикладывали одну к другой ладони своих правых рук, переплетая вместе узлом большие пальцы; затем, когда кровь сильно приливала к кончикам туго стянутых пальцев, они делали на них надрез и слизывали друг у друга брызнувшую кровь. (М. Монтень, “Опыты”, пер. с фр. Ф. Коган-Бернштейн).

Введя в свое тело кровь друг друга, они как бы становились кровными братьями, — что более определенно подтверждается из другого источника:

Басога в Центральной Африке полагают, что дух срубленного дерева может поразить смертью вождя и его семью. Для того, чтобы предотвратить это несчастье, прежде чем повалить дерево, они обращаются за советом к знахарю. Если этот специалист дает разрешение приступить к рубке, лесоруб, во-первых, жертвует дереву домашнюю птицу или козу; во-вторых, после нанесения первого удара топором он высасывает из надреза дерева немного сока: таким образом он братается с деревом, подобно тому, как двое людей становятся братьями, высосав друг у друга немного крови. (Дж. Фрэзер, “Золотая ветвь”, пер. с англ. М. Рыклина).

Древний жест Смешивать кровь жив и сейчас:

Утверждается, что он по традиции неаполитанских мафиози надрезал палец и смешивал свою кровь с бандитами из НКО. (М. Ильинский, “Что показал процесс в Неаполе”. — “Известия”, 23 сентября 1985 г.).

А вот пример даже массовой продукции на эту тему:

Оригинальный образец почтения к писателю придумал водочный завод Бекмана: он выпустил в продажу бутылки с водкой, изображающие бюст Тургенева. Таким образом, человек, который был не в состоянии вычитать что-нибудь у великого писателя, может нюне выпить из него водки”. (М. Горький, “Маленький фельетон”).

Иначе говоря: любому желающему предлагалось “побрататься” с Тургеневым, введя в себя как бы символ его крови. Оскорбительный для писателя символ!

А вот более “глобальный” вариант подобного символа:

Р. Ганди во время пребывания в Париже в прошлом месяце поднял церемониальный кубок с водой из Ганга и вылил ее в Сену... (“Воды великого Ганга будут чистыми”. — “За рубежом”, 1985, № 32).

Вода Ганга символизирует тут “кровь Индии”, а вода Сены — “кровь Франции” (называют же реки — “артериями страны”!).

Поить.

Введение в себя жидкости как символа чужой крови посредством кинемы Поить может стать знаком не только братства, но и любви:

— Ах, обождите, — говорит

Она ему, и вот бежит

К своей избушке, кружечку приносит,

Приветливо ему ее подносит

И ласковой улыбкою дарит.

Сосуды видел он из яшмы и агата,

Блестящим золотом покрытые богато,

Что ревность мастера искусно создала;

Но нет, не так мила краса их дорогая,

Как эта кружечка простая,

Которую ему пастушка принесла.

(Ш. Перро, “Гризельда”, пер. с фр. С. Боброва).

А вот жест умирающего поэта:

Пушкин открыл глаза, догадался, улыбнулся и спросил стакан воды. Жуковский подал.

— Нет, друг, — сказал Пушкин, — пусть последнее питье подаст мне жена.

Она вошла, стала на колени у изголовья и подала воду: Пушкин выпил, улыбнулся и поцеловал ее. (И. Станкевич, письмо Л. Бакуниной).

И тот же жест — в повести советских писателей:

Он стоял над нею и открыто разглядывал ее, а она смотрела на него сверху вниз, понимающе усмехаясь, а потом поднесла стакан к губам и сделала несколько глотков.

— Хочешь? — сказала она, облизывая губы, и, подождав ровно столько, чтобы двусмысленность дошла до него, протянула ему стакан. (А. и Б. Стругацкие, “Пикник на обочине”).

Трапезничать.

Единение может выражаться и более “широкой” кинемой — Трапезничать (т. е. есть и пить). Ведь человек состоит из того, что он съел и выпил, как считали древние, и поэтому общая трапеза превращала тела людей в тела братьев. Кроме того, она гарантировала отсутствие в пище яда; считалось также, что возможное колдовство недруга над отходами пищи (кожурой, каплями и т. п.) может навести порчу на едока — общая же трапеза, делая общими и эти отходы пищи, как бы уравнивала безопасность братавшихся:

— Ты, что ж, отравы боишься? — спросила старуха. — Погляди, я разрежу яблоко на две половинки: румяную съешь ты, белую я.

А яблоко было сделано так хитро, что только румяная его половинка была отравленной. Захотелось Снегурочке отведать прекрасного яблока, и когда она увидела, что крестьянка его ест, девочка не удержалась, высунула из окошка руку и взяла отравленную половинку. Только откусила она кусок, как тотчас упала замертво наземь. (Я. и В. Гримм, “Снегурочка”, пер. с нем. Г. Петникова).

В этом эпизоде старуха коварно симулировала общую трапезу, чтобы подсунуть Снегурочке заранее отравленную половинку яблока.

...Связи, возникающие через совместное принятие пищи, окружаются в первобытном обществе ореолом святости. Принимая участие в совместной трапезе, двое людей на деле дают залог доброго расположения друг к другу; один гарантирует другому, что не будет злоумышлять против него; ведь совместная еда физически объединила их и всякий вред, причиненный сотрапезнику, рикошетом с той же силой ударит по злоумышленнику. Строго говоря, симпатическая связь длится ровно столько времени, сколько переваривается пища в желудках договорившихся сторон. В силу этого заключенный путем совместной трапезы союз (covenant) менее торжественен и прочен, чем союз, достигнутый через перемешивание крови: ведь пролитая кровь связывает на всю жизнь. (Дж. Фрэзер, указ. соч.).

По Библии, первой общей трапезой был эпизод с деревом познания добра и зла, когда Еве, по наущению Змея, захотелось вкусить запретного плода:

И увидела жена, что дерево хорошо для пищи и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. (“Бытие”, гл. 3, № 6).

Думается, что значение этого эпизода для Адама и Евы было не только в том, что “дерево хорошо для пищи” и “дает знание”, но и в том, что общая трапеза породнила их.

Любопытна в этом смысле этимология русского фразеологизма “с ним каши не сваришь”:

Арабский путешественник и писатель Ибн Фадлан (начало Х в.) отмечал, что у руссов есть обычай при заключении мирного договора варить кашу, которую должны съесть вожди враждующих племен. Отсюда и пошло: каши не сваришь — не сговоришься. (И. Ковалев, “Каша”. — “Наука и религия”, 1987, № 7).

Принеся в жертву священное животное, первобытные люди ели его мясо и тем самым приобщались к Богу. Те народы, у которых существовал обычай каннибализма, вовсе не отличались, как принято думать, особой жестокостью — просто в их религиозном восприятии считалось, что, съев врага (или своего же отца, вождя), они впитали в себя его силу (из мяса), храбрость (из крови) и мудрость (из мозга):

Сжирают сырыми трупы высших жрецов и королей, дабы впитать в себя их достоинства. Я попрекнул иеху этим обычаем, но они похлопали себя по рту и животу, желая, наверное, показать; что мертвые — тоже пища, или, хотя для них это слишком сложно, что все, нами съедаемое, в конечном счете обращается в плоть человеческую. (X. Борхес, “Сообщение Броуди”, пер. с исп. М. Былинкиной).

Распространен был обычай делать себе чашу из черепа убитого врага (опять-таки — чтобы впитывать в себя его мудрость). С ритуальным значением чаши из черепа связана любопытная история, которая произошла с известным советским этнографом Г. Цыбиковым.

Он был первым представителем европейской науки, рискнувшим проникнуть во главе экспедиции в Тибет. Нетерпимые к иностранцам, ламы намеревались уже, по своему обыкновению, приговорить его к смерти — но вдруг заметили, что череп его относится к тому редкому типу, из которого изготовляется тибетский священный сосуд. Это и спасло Цыбикова: он благополучно завершая экспедицию, вернулся в Россию и дожил до старости. А когда он умер и его похоронили (по местному обычаю — уложив сначала тело на деревянную подставку), то на следующий день тело оказалось обезглавленным! Значит, кто-то, по заданию лам, терпеливо ожидал все эти годы его естественной смерти — и украл голову для изготовления священного сосуда (при насильственной смерти череп утерял бы свое сакральное качество).

На вооружении религии.

В ритуалах Древней Индии важное место занимал опьяняющий напиток сома:

Мы выпили сому, мы стали бессмертными, мы достигли света, мы нашли богов. (“Ригведа”, пер. с санскрита Т. Елизаренковой).

В Древней Греции и Древнем Риме поклонялись богу растительности, плодородия и виноградарства Дионису, он же — Вакх, Бахус (греч. bakcos — шумный/:

В жертву Дионису приносили козла или зайца, вино, смешанное с водой. (“Словарь античной мифологии”. — Киев: Наукове думка, 1985).

Широко использовалось вино в ритуалах иудаизма, а затем — и христианства. Каноническим примером единения через общую трапезу стала Тайная вечеря, на которой Христос освятил хлеб и вино:

Иисус же продолжал:

— ...Я жаждал насладиться этой трапезой с вами — пусть же еда и чаша пойдут по кругу — закрепим здесь союз нашей дружбы.

И по обычаю восточных народов — подобно тому как еще в наши дни арабы освящают союз нерушимой дружбы тем, что едят от одного хлеба и пьют из одной чаши, — он преломил хлеб и дал каждому из них, а после еды пусти по кругу чашу. (Гегель, “Жизнь Иисуса”, пер. с нем. М. Левиной).

После того, как Христос причастил таким образом учеников (сделал своей частью), они стали, по церковной терминологии, “стелесниками” Христа, “участниками божественного естества”. На основании этого эпизода, ІІ Никейский собор в 787 г. официально утвердил обряд евхаристии, по которому христиане вкушают причастие, состоящее из хлеба и вина, символизирующих тело и кровь Христовы.

На эту тему существует такая, несколько кровожадная, на мой взгляд, легенда:

Умилял Ренату рассказ, как... святой Ютте, в Тюрингии, явился сам Христос, позволил ей прижать уста к своему прободенному ребру и сосать пречистую свою кровь. (В. Брюсов, “Огненный ангел”).

Однако для фанатично верующей Ренаты в данном эпизоде нет ничего кровожадного — просто святая Ютта удостоилась того, что причастилась, так сказать, к первоисточнику.

Легкое опьяняющее действие небольшого количества вина способствовало возникновению у верующего состояния религиозного экстаза, и большинство религий охотно использовали его в своих обрядах. Но привыкание к опьянению оказалось коварным: организм требовал все большего количества и все более крепких алкогольных напитков, а это, в свою очередь, подрывало физическое и социальное здоровье людей. Поэтому мусульманство, возникшее на полтысячелетия позже, чем христианство, отказалось от использования в своих обрядах вина и вообще запретило употреблять алкогольные напитки. В сегодняшней Саудовской Аравии, например, запрет на алкогольные напитки касается даже иностранцев:

Посла Соединенных Штатов предупредили, что впредь американским гражданам, арестованным за употребление алкогольных напитков, не удастся отделаться условными приговорами. Нарушителей закона будут наказывать сорока ударами плетью. За последние несколько недель по меньшей мере шесть американцев уже “познакомились” с плетью. (Д. Тиннин, “Непокорный нефтяной джин Саудовской Аравии”. — “Форчун”, Нью-Йорк; “За рубежом”, 1980, № 20).

Тем не менее в мусульманских странах получило особое распространение еще более коварное ритуальное средство со значением 'единение' — наркотики:

Сегодня самой прибыльной культурой является кат — наркотическое растение, жевание листьев которого вошло в привычку у большинства йеменцев. В демократическом Йемене почти повсеместно употребление ката запрещено в течение рабочей недели. В Северном Йемене он все еше — часть повседневного быта, одновременно и радость, и проклятье. Вскоре после полудня вся страна прекращает работу, по мере того как мужчины начинают покупать связки листьев, а затем собираются с друзьями для товарищеского ритуала жевания. (Т. Аберкромби, “Через Южную Аравию по древнему “пути благовоний”. — “Нзшнл джиогрэфик”, Вашингтон; “За рубежом”, 1986, № 2).

Аналогична семиологическая роль (со значением 'единение') и у сравнительно более “легкого”, но зато, увы, и значительно более распространенного наркотика — табака:

Когда вода в нем хрипло забулькала и от едкого дыма рубленых кореньев и листьев индийского табака у Гуль Моманда выступили слезы на глазах, он протянул Ивану трубку, предварительно обтерев ладонью мундштук. Затянувшись один раз, Виткевич возвратил кальян Гуль Моманду. Так полагалось поступать в обращении с самыми большими друзьями. (А. Горбовский, Ю. Семенов, “Без единого выстрела, из истории русской военной разведки”).

Таким образом, и алкогольные напитки, и наркотики, и табак воспринимаются “общественным сознанием” тех, кто их употребляет, как предмет ритуальной трапезы. А привыкание и злоупотребление этим предметом — лишь “непредвиденный”, побочный эффект, разросшийся со временем в острейшую социальную проблему.

Поднимать бокал.

Древние кинемы Смешивать кровь, Поить и Трапезничать в подавляющем большинстве случаев слились сейчас в деяние, которое в обиходе называют выпить и закусить, а в коммуникационном смысле выражают кинемой Поднимать бокал.

Хотя сотрапезники и знают, по какому поводу они в данный момент собрались, но для торжественности один из них встает, поднимает бокал и провозглашает тост, представляющий собой формулировку значения коллективного жеста (англ. toast — поджаренный ломоть хлеба; М. Фасмер в своем “Этимологическом словаре русского языка” сообщает, что тост как застольная речь появился так: “в Англии перед человеком, который должен был выступить с речью, ставили стакан и поджаренный ломоть хлеба”).

После тоста часто еще чокаются:

— А чокаться-то можно ли? — испугалась Варвара.

— Можно, можно, мы не на поминках. (В. Распутин, “Последний срок”).

Высшая степень братания совершается кинемой Пить на брудершафт (нем. bruderschaft — братство), при котором, продев руку сквозь согнутую руку товарища, каждый пьет свой бокал:

Пили с мужиками на брудершафт, сидя на скирдах. (И. Ильф, Е. Петров, “Золотой теленок”).

Жест завершается поцелуем. Побратавшиеся брудершафтом, навсегда переходят на “ты”.

Многозначность жеста.

'Единение' в качестве первоначального значения кинемы Поднимать бокал со временем расчленилось на ряд подзначений. Приводим — по Картотеке межнациональных жестов — краткий словарик этих подзначений.

'Благодарность':

А вскоре в Норогане состоялся сход, на котором было принято историческое для села решение из пяти пунктов. Во-первых, запрещалось угощать трактористов. Об этой, по-своему привилегированной части жителей села надо сказать особо. Тринадцать их было в Норогане, и двенадцать, мягко говоря, злоупотребляли. А без трактора в селе никуда! И сено подвезти, и лед с озера для питья, и дрова. Плата известная: бутылка да угощенье. Притихла Норогана, когда рабочий Михаил Иванович Борисов не поставил традиционную бутылку трактористу: ругань “обиженного” слышала вся деревня. Но Борисов выстоял. (О. Бородин, “Вариант Нороганы”. — “Известия”, 28 января 1986).

'Вечная память':

И эта любовь, и знание гор послужили доброму делу Родины, когда тысячи сванов — и среди них ушгульцы — встали на защиту от врага горных перевалов. Свидетельство их ратных дел — небольшой мемориал. У цоколя памятника всегда стоит вино: “Путник, остановись, помяни добрым словом...” (М. Капустин, Г. Лебанидзе, “Дорога на крышу Европы”. — “Правда”, 5 сентября 1980).

'Встреча':

— А пока выпьем за нашу встречу!

Мы чокнулись. (И. Думбадзе, “Белые флаги”, пер. с груз. 3. Ахвледиани).

'Горе':

Такую горечь горьким и запить. (В. Даль, “Пословицы русского народа”).

'Дорога':

На другой день Гаргантюа, его наставник Понократ со своими слугами, а также юный паж Эвдемон выпили на дорожку как полагается и тронулись в путь. (Ф. Рабле, “Гаргантюа и Пантагрюэль”, пер. с фр. Н. Любимова).

'Дружба'

Выпиваем чередой сто кувшинчиков вина. (“Ночлег с друзьями”, пер. с кит. Э. Балашова).

'Здоровье':

Старик. <...> Вот полный доверху стакан, и сколько капель в нем вина, пусть столько же счастливых дней вам Бог прибавит к жизни всей. Фауст. Желаю здравья вам в ответ в теченье столь же многих лет. (Гете, “Фауст”, пер. с нем. Б. Пастернака).

'Клятва^:

Привели жертвенного вепря. Люди возлагали на него руку и давали обеты, выпивая обетную чашу. (“Старшая Эдда”, пер. с древнеангл. А. Корсуна).

'Любовь':

Страшно видится, а выльется — слюбится. (В. Даль, указ. соч.).

'Победа'

В 0 часов 50 минут 9 мая 1945 года заседание, на котором была принята безоговорочная капитуляция немецких вооруженных сил, закрылось. Потом состоялся прием, который прошел с большим подъемом. Открыв банкет, я предложил тост за победу антигитяеровской коалиции над Фашистской Германией. (Г. Жуков, “Воспоминания и размышления”).

^Поклонение':

Черепа убитых медведей висят в домах айнов на почетных местах; их устанавливают также на священных столбах, находящихся снаружи. Обращаются с этими черепами весьма почтительно: совершают в их честь возлияния пивом из проса и опьяняющим напитком саке, именуют их “божественными хранителями” и “дорогими божествами”. (Дж. Фрэзер, указ. соч.).

'Примирение':

Итак, все раздоры были прекращены: Панург и купец протянули друг другу руку и в знак полного примирения с отменным удовольствием хлопнули винца. (Ф. Рабле, указ. соч.).

'Чествование':

Мне довелось познакомиться с киноартистом евреем Гансом Мозером, пользовавшимся большой популярностью среди немецких кинозрителей. Во время поездки иностранных корреспондентов в Вену нам предложили на кинофабрике просмотреть новый фильм, в котором Ганс Мозер исполнял роль таможенного чиновника. После обеда с участием Ганса Мозера, за талант которого я поднял тост, он подошел ко мне и крепко пожал руку, а затем сказал, отводя меня от стола, что это, вероятно, его последняя роль и он ищет возможности выбраться в Америку. (И. Филиппов, “Записки о Третьем Рейхе”).

Звуковое оформление

Нельзя сказать, чтобы люди не понимали тех моральных издержек, которыми зачастую чревато возлияние. Например, представители некоторых африканских племен стыдятся, чтобы их видели в такой момент:

Однажды собственный сын вождя, мальчик двенадцати лет, по оплошности застал его за питьем. Отец незамедлительно приказал пышно одеть, на славу угостить, а затем... четвертовать его и носить части тела по городу с объявлением, что он видел правителя за питьем. Когда правитель имеет желание выпить, ему приносят чашу с вином. Виночерпий держит в руке колокольчик и, как только он передал чашу правителю, отворачивается от него и звонит в колокольчик; при этом все присутствующие распластываются ниц на земле и пребывают в этом положении до тех пор, пока правитель не допьет вино. (Дж. Фрэзер, указ. соч.).

К звуковому оформлению добавляется и угроза оружием в адрес недобрых духов:

В этом регионе вождь при каждом глотке пива обычно звонит в колокольчик; и в то же мгновение стоящий перед ним туземец потрясает копьем для того, “чтобы удержать в страхе духов, которые могут прокрасться в тело старого вождя тем же путем, что и пиво. (Там же).

Впрочем, звуковая сигнализация о королевском возлиянии встречалась и в Европе:

Гамлет. Король не спит и пляшет до упаду, и пьет и бражничает до утра. И чуть осушит новый кубок с рейнским, об этом сообщает гром литавр, как о победе. (В. Шекспир, “Гамлет”, пер. с англ. Б. Пастернака).

Как стать недругом.

Тем не менее традиция жестов Трапезничать и Поднимать бокал предусматривает, что отказаться от них просто так нельзя — отказ может вызвать жестокую обиду:

В вопросе о потреблении евреями некошерного мяса зачастую существенную роль играли соображения элементарной вежливости во взаимоотношениях с людьми. Апостол Петр, например, посчитал просто неприличным отказаться, когда новообращенный в христианскую веру римский сотник Корнелий пригласил его разделить трапезу с ним, его родными и домочадцами. <...> Их глава, “брат Господень” Иаков, ортодоксальный формалист в вопросах иудаизма, не соглашался ни на какие уступки в этом отношении, не понимая, что Петр и Варнава, посещавшие дома “эллинистов” в Антиохии, не могли не садиться за стол со своими новообретенными последователями, которые не видели ничего зазорного в потреблении “языческого” мяса, отказ же от совместной трапезы, несомненно, восприняли бы как обиду. (3. Косидовский, “Сказания евангелистов”, пер. с пол. Э. Гессен).

Иногда отказ от совместной трапезы воспринимался как измена:

Прежде всего в каждой местности будут совместные трапезы, в которых все будут сообща столоваться. Кто без распоряжения должностных лиц или без вящей необходимости не будет в этом участвовать хотя бы только один день или отлучится на ночь, и пятеро обнаружат это, они, записав его имя, выставят на площади как имя нарушителя обязанности стража порядка. Он подвергнется посрамлению как человек, изменивший в своем деле государству; любой, кто пожелает, сможет невозбранно наказать его палочными ударами. (Платон, “Законы”, пер. с древнегреч. А. Егунова).

Вот аналогичное восприятие отказа от совместной трапезы, но уже на материале русской истории:

— Максим не пил ни вина, ни меду, — заметил злобно царевич. — Я все время на него смотрел, он и усов не омочил!

Малюта взглянул на царевича таким взглядом, от которого всякий другой задрожал бы. Но царевич считал себя недоступным Малютиной мести. Второй сын Грозного, наследник престола, вмещал в себе почти все пороки отца, а злые примеры все более и более заглушали то, что было в нем доброго. Иоанн Иоаннович уже не знал жалости.

— Да, — прибавил он, усмехаясь. — Максим не ел и не пил за обедом. Ему не по сердцу наше житье. Он гнушается батюшкиной опричниной! (А. К. Толстой, “Князь Серебрянный”).

А тут отказ от совместного возлияния мог бы быть воспринят даже как объявление войны:

До-би-га-ри учтиво предложил мне разделить с ним &#